Дрожала ночь. Мутный свет луны, мелькающей в прорехах плотных, лоснящихся от гари, облаков, проливался на безлюдные улицы. Слышишь, как нервно бьются в унисон сердца, чувствуешь, как мерцает жадность в пустых глазах людей, прячущихся за дверями своих домов и прильнувших к щелкам ставень?
Никто из них не придет на помощь, нет сочувствия, нет жалости. Только азарт почуявших кровь голодных собак. Они придут на площадь, они будут бросать ветки в полыхающий костер. Гори, тьма, очистись святым огнем…
Капитан Стоун шел впереди отряда, ведя свою лошадь под уздцы. Он был мрачен и неразговорчив. За хозяином плелся белый пес, вывалив язык и тяжело дыша. Триумф победы не радовал сердце Джека. Перед глазами все еще стоял тот черный дом, комната, оплетенная тенями, словно сетью, и молодая женщина под безупречно белым одеялом.
Невинность… Несчастная душа, чуть было не ставшая жертвой ночного кошмара. Сила молитв и печатей, наложенных монахами, боролась с мраком. Это должно было быть сражением. Стоун, устав от бесплотных поисков чудовищ, жаждал крови, как и его очищенный клинок.
Но нечисть вырвалась, успев покинуть дом еще до того, как командир  с семью верными ему и церкви людьми поймали ее.
И вот теперь эта девушка. Кто знал, что тварь успела с ней сотворить. Скрипела лестница под торопливыми шагами. Вслед за патрульным отрядом в комнату ворвался отец  Гемоний. Он протянул к женщине руки, шепча успокоительный слова и проклиная нечестивцев. Пожалуй, если бы развитие событий пошло в ином русле, фанатик сжег бы дом вместе со «скверной», но теперь Гемоний был самой добротой. Крест на груди Джека ярко вспыхнул…
Ведьма! Не мрак нашли солдаты, а женщину, способную губить и обращать в прах. Как можно так жестоко обмануться? Командир видел за свою жизнь немало. Как часто ангел оборачивается сатаной.
… Ее связали… Крепко, чтобы веревки впились в нежную кожу. Боль должна была стать первым очищением. Отец Гемоний, с изменившимся в неистовом гневе лицом, настаивал на том, чтобы колдунью сожгли сейчас же. Но, повинуясь приказу архиепископа, командир отряда препроводил связанную женщину в мрачные застенки инквизиторской тюрьмы. Здесь она должна была рассказать все, что ей известно. И главным образом, признаться в том, что отдала душу темным силам. Методы получения признания не имели значения.
Джеку не было ее жаль. Но он всегда подчинялся распоряжением церкви.
Молитесь! Молчали колокола, в воздухе пахло кровью и застоявшейся сыростью. В темных камерах что-то шуршало на прогнившей соломе. Тюремщик, чье лицо и фигура были сокрыты рясой с капюшоном, как и у всех молчаливых здешних служителей, открыл решетчатую дверь, и Джек втолкнул Беатрисс в темную и сырую камеру. В отличие от остальных вместилищ замученных заключенных, у этой было небольшое оконце, впускавшее грязный уличный свет.
- Тебе нечего сказать, ведьма? – Командир стоял за решеткой, сложив руки на могучей груди. Обвинить человека в колдовстве только потому, что засветился деревянный крест? А почему нет? В конце-то концов в каждой женщине есть частичка волшебства. Которое когда-то у Джека украло его жизнь, и которое он теперь ненавидел всей душой.
[AVA]http://photoload.ru/data/f1/65/7c/f1657c98175545c79ffa57d6db4c164f.jpg[/AVA]

Отредактировано Jacob (2012-06-15 00:06:49)

Все, чтобы она не сказала, было бы ложью. Оно просто не могло быть ничем иным. Джек смотрел на пленную королеву, даже не пытаясь скрыть своего призрения к ней и ее чарам. Стройная, простоволосая и благородно красивая она напоминала командиру патруля о его бедняжке-жене. Но та была моложе, всего шестнадцать лет. Стоило поддаться навязчивым воспоминаниям, как одежды ведьмы превращались в тонкие, пахнувшие медом и молоком ткани ночной рубашки, каштановые локоны посветлели до цвета спелой пшеницы.
Стоун усилием воли отогнал от себя морок, потому что знал, что за ним последуют крики, полные боли и страдания. Они преследовали его уже двадцать пять лет и во сне и наяву. Нет, стоящая по ту сторону решетки женщина не была его женой. Он обманулся. Красота ведьмы была совсем иной, чем юное очарование простой деревенской девушки, чьи черты со временем бы загрубели и лишились притягательности.
Когда-нибудь Стоун найдет тварь, виновную во всех его бедах, но а пока он будет неусыпно нести службу, охраняя горожан от таких вот, как эта колдунья, созданий.
- Чего стоят твои клятвы? Что ни слово, то чья-то жизнь, - Джек отмахнулся от слов Беатрисс, словно ему доводилось слышать такое не раз. По большому счету оно так и было. Ни один человек из тех, кого приводил сюда патруль, не признавал своей вины перед людьми и Богом.
- Церкви нужно знать, что за чары ты наводила в своем мерзостном пристанище. Кого решила погубить? – Тени, словно бесы плясавшие в коптящих факелах, освещающих сырой застенок, предавали лицу Джека странное выражение. Левая рука в металлической перчатке, на которой были отчеканены кресты, лежала на рукояти меча. Клинок находился в ножнах, но все равно от него и его владельца исходила ненависть. Стоун принимал ее за праведное чувство, но сам был не лучше тех монстров, за которыми охотился.
- Преподобный Гемоний настаивал на том, чтобы на последнюю исповедь ты пришла к нему, - Легкий кивок в левый угол, где, скорчившись, лежал в истлевшей одежде человеческий скелет. Рот без губ скалился, словно Джек сказал что-то смешное. Этот пленник после встречи с добрым отцом избежал публичной казни на костре, но не смог миновать смерти от голода. Ржавые цепи все также хищно, как и при жизни человека, держали его запястья. Когда-то то был смелый разбойник, забиравший все у богатых и отдававший все бедным. Если порыться в склизкой соломе, можно было найти зеленую шапочку с облезшим пером.
- Но, так как на месте преступления не было найдено вещественных доказательств, то было решено сначала использовать более щадящие методы, - Стоуну было искренне жаль, что дело приобрело такой выгодный для ведьмы оборот. Рассматривающий это дело Совет принял во внимание то, что пока не была найдена жертва колдовства, и в черном доме не обнаружили ни черных свечей, ни пентаграмм.  К предположению командира патруля о причастности ведьмы к убийствам на улицах города, тоже отнеслись со скепсисом.
Разумеется, все это не могло спасти девушку от смерти. Но связывало Джеку руки. Он не мог использовать ни дыбу, ни даже загнать ей гвозди под ноготки. Пока не мог....
[AVA]http://photoload.ru/data/f1/65/7c/f1657c98175545c79ffa57d6db4c164f.jpg[/AVA]

Капитан отшатнулся от решетки, будто пленница не протягивала к нему руки, а натравливала двух ядовитых змей. Их кожа, лишенная пигмента, поблескивала  в тусклом огне, рты открывались в злобном шипении.
Джек Стоун истово перекрестился,  уповая на спасение. Виденное им нисколько не отражало настоящее. Но сам командир настолько уверовал во тьму, что она сама поселилась в его сердце. Можно сколько угодно сжимать крест, в котором заключена частичка мощей одного святого, и оставаться там, в вечной ночи.
- Я видел лишь то, что черная магия оплела весь дом, желая погубить всех, до кого смогла бы дотянуться. И источником ее была твоя проклятая душа! – По голосу мужчины было понятно, что он теряет терпение. Усталость давила тяжелым камнем. Даже азарт фанатизма, разгоревшийся было из-за убежденности и пылкости отца Гемония, угасал. Стоун поморщился, растирая виски большими пальцами.
- Довольно разговоров!  - Капитан кивнул кому-то, кто стоял намного дальше по коридору, и которого  Беатрисс не смогла бы увидеть из своей камеры.
Громко звякнул металл. Это молчаливый тюремщик вынул из складок балахона увесистую связку ключей и вновь открыл решетчатую дверь.
Стоуну пришлось отступить на пару шагов, чтобы дать пройти процессии. В камеру Беатрисс вошли четыре человека. Все в одинаковых рясах и капюшонах, как члены некоего культа.  Один из них нес большие песочные часы, которые нашли свое место на холодном каменном полу. Фигуры окружили ведьму, неспешно потянулась молитва, призванная очищать заблудшие души и успокаивать мятежные сердца. Когда с прелюдией было покончено, все четверо также молча удалились.
- Она готова. Можешь начинать. У вас есть два часа. – Эти слова предназначались еще одному участнику действия, которого Джек предпочел бы сейчас не видеть. Им оказался горбун, хозяин городского трактира «Поющий Филин».
Этот неприятный во всех отношениях человек много сделал для инквизиции. В каком-то роде он был ее глазами и ушами, ведь в питейные  заведения на волне слухов стекается правда. Но церковь знала о нем и кое-что еще. К примеру, то, что герр Якоб сам относился к колдунам, хотя в плане активной магии и весьма посредственным.  Однако Джек не давал себе заблуждаться относительно горбуна.
- Если по прошествии их колдунья ничего не скажет, то завтра утром твоя уродливая голова расстанется с шеей. – Обещаниям командира можно было верить. Стоун приказал тюремщику закрыть камеру. Вскоре инквизиторы удалились, оставив Беатрисс и Якоба наедине друг с другом, если не считать все еще скалящегося скелета.
[AVA]http://photoload.ru/data/f1/65/7c/f1657c98175545c79ffa57d6db4c164f.jpg[/AVA]

Они пришли ночью, в тот урочный час, когда засыпает ветер, и время возобновляет свой ход. Молчаливые силуэты, каждый – как отражение другого. При них не было факелов, неосторожный свет мог выдать их шаги. Тихий, но настойчивый стук в дверь. Такой не потерпел бы игнорирования, и его нельзя было не услышать.
Якобу пришлось подчиниться. Силуэты уводили его за собой туда, где страдания очищают души. Бледное, испуганное лицо Матильды в окне. Непослушные рыжие волосы взбиты, белая ночная рубаха, прикрывающая объемное тело, как бесформенное пятно на фоне ночной черноты. Горбуну нельзя было оборачиваться, но, сделав это, он пообещал жене, что вернется.
Наверное, Матильда все-таки любила Якоба. Или, может, в ней говорил страх. Женщина знала о том, что происходит в дальней комнате, хотя ход туда был ей закрыт. Но того что останется одной, с ребенком на руках, рыжая трактирщица боялась еще больше. Она знала о том, что в лице ее не было ни красоты, ни притягательности, и что ее тело давно утратило привлекательность для мужчин. Поэтому она держалась за своего мужа, как лесной вьюнок, который может сломать стебель без опоры, даже если эта опора – ничто иное, как засохшее корявое дерево.
Два часа. Командир Стоун не будет ждать ни минутой больше. Якоб презирал этого человека не меньше, чем тот ненавидел магию. Повар с удовольствием вырвал бы его косящий левый глаз небесной голубизны и кинул его в банку с консервантом. Пусть смотрит оттуда на «оскверненный мир» и считает «заблудшие души». Но, если горбун не сможет вытянуть из женщины, что сидела перед ним на вонючей прелой соломе, ни слова, такой возможности может и не представиться. Хренов идеалист.
Часы безжалостно отмеривали время, пересыпая вместо песка прах прокаженных. На дне второй чаши уже образовалась горка, а, значит, Якобу нужно было поторопиться. Он отбросил с головы капюшон, который существенно закрывал обзор. В инквизиторских застенках и без того было темно. Удивительно, как воины церкви вообще что-то могут здесь разглядеть. Не смотря на то, что трактирщик участвовал в допросе инкогнито, сейчас он не боялся показать пленнице свое лицо. Она все равно никому не сможет рассказать, что видела перед смертью. Картина, правда, как ни крути, не из приятных. Черные волосы падали на лицо, закрывая серые на выкате глаза, огромный нос нависал над ртом и подбородком, довершала дикий образ трехдневная щетина, делавшая лицо горбуна синим.
- Итак, вы должны все мне рассказать как можно быстрее, - Трактирщик сам удивился, как устало звучал его голос…
На секунду огонь факелов, закрепленных в специальных нишах в стене, ярко вспыхнул, озаряя камеру нереальным, почти солнечным светом.
Беатрисс?! В изможденной пленнице Якоб узнал ту, о которой помнил все десять лет, прошедшие после их последней встречи. Должно быть он произнес ее имя вслух, потому как сырые камни подземелья эхом разнесли его возглас.

Отредактировано Jacob (2012-06-17 20:14:53)

Горбун смотрел на женщину, которую любил когда-то. То чувство было сродни майскому теплому дождю. По-весеннему свежее, юношески порывистое. За последние годы Якоб забыл его привкус шоколада… шоколада с вишней сладкого и кислого одновременно.
Казалось, Беатрисс нисколько не изменилась с того дня, как приходила в «Медовый Плен» в последний раз. Разве что взгляд, он теперь был другим.  И дело не в страхе, что блестел острой иглой в сиянии зелени.
Но что она помнит о тех временах? Стоит ли ворошить прошлое, тем более, что того паренька никогда и не было на свете. Только уродливый владелец кондитерской, а теперь трактира.
Нужно было похоронить то, что еще живо, и выполнить приказ инквизиции. Орудием пыток Якоба были не клещи, не испанский сапог и не огонь. Как это ни печально, но им была магия. Сознание можно ранить. Это правда. Иное вмешательство куда как больнее, чем телесные пытки. От него не скроешься обмороком, не вытерпишь, стиснув зубы. Впущенные в разум монстры и видения будут преследовать свою жертву до самого конца. Как свора охотничьих псов, что почуяли запах зверя и его страх. Но они жили лишь в присутствии своего творца, вот почему инквизиция смирилась с колдуном в сети своих интриг. Когда вскрылась правда, над Якобом нависла жестокая и, казалось бы, неотвратимая гильотина. И он клялся…. клялся на библии, на крестах в верности церкви. Ему сохранили жизнь, но теперь грань слишком тонка.
- Когда-то вы изволили покупать сладости в моей кондитерской «Медовый Плен»,  Беатрисс, - Горько усмехнулся  Карлик-Нос, развязывая узел на одежде. Серое одеяние оказалось не рясой, как у служителей темных застенок, а просторным плащом, на изнанке которого в маленьких кармашках находились флакончики и пробирки. В каждом сосуде находилась или жидкость, или порошок. Страдания и боль, запертые за тонким стеклом.
Беатрисс, кажется, начала успокаиваться. Очень хорошо и в тоже время очень плохо.
Дрянь, а не конфеты… Призрачный серебристый смех. Не конфеты, нет, разбитое сердце. Все следующий дни Якоб ждал, когда зазвонит колокольчик над дверью, и придет она, гордая и желанная дочь маркиза. Но нет. Его ожидания оказались напрасны.

Отредактировано Jacob (2012-06-18 18:36:20)

Прошлое нахлынуло волной пленительных воспоминаний, которым не суждено было вернуться. Сирень и желтое безмятежное солнце, прозрачность воздуха. Позолота лилась на серые мшистые камни стен подземелья, отгоняла тоску и безвыходность. Стоило Якобу сделать шаг, как из-под его ног вылетела мошкара, жившая в гнилой соломе. Подхваченная прохладным ветром, она завертелась, закружилась по камере, превращаясь в бабочек. Крупные летуньи с прозрачными ярко-алыми, как сердца фей, крыльями парили в пространстве, улетая туда, где когда-то был потолок камеры.
Но через несколько секунд колдовство развеялось. Ему не хватало силы, что черпает добро в душах людей. Краски померкли, золото свернулось черными засохшими лепестками и растаяло, вновь выставив напоказ неприглядную каменную кладку, похожую на чешую дракона.
- Не ваше дело, - Сухо ответил горбун, извлекая из своего плаща граненый флакончик, на дне которого в светлой жидкости, как маленькая змейка, вилось что-то тонкое и подвижное.  – После того, как вы вышли замуж за короля, Яков пропал. Вы сгубили его своим равнодушием, своим предательством. Я удивлен, что вы вообще помните его имя.
Вот так. Горбун не хотел этого говорить. Но вся горечь, запертая тогда, десять лет назад, в сердце, и позабытая до этого момента прожгла всю напускную холодность, с которой обычно Якоб выполнял свои обязанности.
Левая рука трактирщика сжалась в кулак, ногти, пусть и короткие, оставили красные следы на коже. Ему отчаянно захотелось ударить эту женщину, наступившую своей изящной туфелькой на его чувства.  Но Карлик-Нос сдержался… Он хотел так думать, но на самом деле просто не смог бы.
Беатрисс не могла знать, как Якоб жил все эти годы. Подвязался на службу к церковникам? Да. Попробуй-ка,  откажись. Сначала твоя жена повиснет на виселице. У нее рыжие волосы, цвет ведьм. Потом наступит твой черед.  Это не так сладко, как жизнь при дворце. В холе и неге. Когда твоему приказу подчиняется множество слуг, и каждый каприз готов обрести воплощение.
Увы, Якоб и сам ничего не знал из того, что произошло с Беатрисс. После того, как она вышла замуж, он вычеркнул девушку из своей жизни, приказав позабыть о ней.
И пока горбуну это удавалось, до этого момента.
- Видимо, ваш муж к вам не столь привязан, раз Ваше Величество оказалось здесь,  –  С желчью в голосе сказал Якоб и кивнул на часы, пересыпающие серый прах. – Искренне советую поторопиться с признанием, ибо скоро мне придется, как бы это не было бы печально,  приступить к работе.
А так ли это? Бардовая змейка в флаконе, словно почуяв нерешительность хозяина, неистово забилась о стекло.

Пока Беатрисс говорила, горбун внимательно слушал ее. Он не перебивал девушку и не сделал ни единого, даже самого незаметного движения. 
Дочь маркиза…. Конечно же, вот в чем дело! Он с самого начала не был ей ровней. Какой-то холоп для дворянки, что репейник по сравнению с благородной лилией.
От объяснения причины почему-то не становилось легче.
Цветы вернули воспоминания об Ингрид. Лучше бы память молчала. Как раз после исчезновения Беатрисс, юная цветочница сошла с ума. Она преследовала Якоба буквально по пятам, ища его племянника, требуя выдать его ей, во что бы то ни стало. Девушка превратилась в голодного зверя, которому не суждено было насытиться. Бедняжка сгорела в огне собственного сумасшествия. Нос до сих пор помнил, как Ингрид пришла в «Медовый Плен» вся в грязи и дорожных нечистотах, как светились лютым безумием ее глаза, как ее холодные, склизкие руки тянули к белоснежной рубашке Якоба.
Я поняла, я искала тебя! Ее радостный крик и прикосновения, доводящие до яростной дрожи. Горбун всегда был очень сильным. Наверное, в тот момент, когда Ингрид обняла его, он толкнул девушку слишком сильно. Она упала, ударившись головой об одну из витрин. И Якоб не смог заставить себя прикоснуться к ней, проверить, жива ли. Он просто ушел через черный ход. А когда вернулся, застал в кондитерской только кота Василия, который был странно молчалив и необщителен еще месяц после этого.
Ее повесили. Ингрид. Патруль схватил девушку, когда она окровавленная и завывающая что-то нечленораздельное пришла к церкви. Говорят, что цветочница была одержима бесами.
Дождавшись, когда Беатрисс закончит, горбун быстро подошел к ней, схватил за одежды свободной левой рукой и, встряхнув, поставил на ноги. Тонкая ткань затрещала, рвясь и обнажая грудь девушки. Уродливый трактирщик не церемонился с королевой. Гнев и ярость прошлых недомолвок немного утихли, но рана на сердце стала кровоточить еще сильнее.
- Почему ты смирилась, Беатрисс?! Тебе так хочется умереть?! - Выкрикнув ей это прямо в лицо, Якоб отпустил девушку и отступил на шаг. Он ненавидел Беатрисс за то, что она появилась в его судьбе, спустя такой долгий срок, он ненавидел ее за то, что она ни в чем не раскаялась, … и он любил ее, не смотря ни на что. Дочь маркиза никогда не сдалась бы.
Что же я делаю? Своими руками Якоб должен был отнять у Беатрисс разум, вывернуть его наизнанку, причинив невыносимую боль. Но какой у него был выбор? Жизнь королевы за его жизнь. 
Да… Что репейник и лилия, они неравноценны.

Отредактировано Jacob (2012-06-19 17:30:54)

Тебе жаль? А как жаль мне, что не могу переступить через прошлое, что не могу отпустить воспоминания, и за все за это придется отдать то, ценнее чего нет на свете.
Беатрисс подошла слишком близко. Страсти, паутиной оплетшие сердце и сознание горбуна, стянулись в болезненном спазме. Слишком много слов, разговоры убивают бесценные минуты. Якоб неожиданно порывисто обнял девушку, прижав ее к себе. Странно было ощущать ее стройное, прекрасное тело. И пусть Беатрисс оттолкнет его, пусть на ее лице появится отвращение, но горбун не отдаст ее испепеляющему огню церковного фанатизма. Крепки, но бережны были объятия страшного хозяина трактира.
- Я не позволю тебе умереть этим утром. Беатрисс, признаю, что ошибся, ты очень изменилась. Жаль, что ты запомнишь меня таким, - Голос Якоба снизился до шепота. Исступленных обещаний, порожденных отчаянием. Через узкое окошко камеры во тьму медленно вползал луч света. Никогда раньше Нос так не ненавидел солнце, которое не желало ждать. Голодное, злое светило. Оно бы радовалось горящим ветвям и соломе. Оно бы приняло жертву, вобрав в себя девичью душу.
Как пахли волосы Беатрисс. Горбун вдыхал запах хвои и каких-то сладко-горьких духов. Все за нее одну!  Кровь и сладкий морок.
И Якоб поцеловал королеву в губы. Время назад не вернешь, но на короткое мгновение можно было возродить ощущения и чувства. Теперь в ее устах не было очарования беззаботности, а лишь печаль и безысходность.
Тихо хрустнуло стекло, и флакон, находившийся в правой руке горбуна, треснул. Бесцветная жидкость засочилась из трещины, роняя на пол капли, пахнувшие розами. Пленник магического сосуда протолкнул свое гибкое кольчатое тело вперед и выбрался наружу. Маленькая змейка, поблескивая крошечными, меньше спичечной головки, глазками, парила в воздухе. Она была создана для того, чтобы вытягивать воспоминания, делая явь кошмаром, но, как и любая магическая сущность, была связана со своим создателем.
Бордовая нить поплыла вниз и упала на плечо Якоба. Проворно изгибаясь, словно червь, она заползла за воротник его рубашки и впилась в сердце. Тело горбуна содрогнулось, и он отпустил Беатрисс.

Пряный запах розы притуплял боль, растекающуюся по всему телу горбуна. Но она не отпустит так просто. Воспоминания – слишком малая цена, они эфемерны и неощутимы. Якоб схватил протянутую к нему руку Беатрисс. Его грубые пальцы сжались крепко, но боли девушки это не должно было причинить. Лишь бы удержать момент подольше. А то трактирщик не сможет вынести ту боль, что причинял бордовый червь, впившийся в его сердце.
Это не смерть, колдовство такого рода не убивает. Оно причиняет мучения. Но, как ни странно, Якоб был рад им.
- Смотри, Беатрисс. Это все для тебя! - Из угла рта горбуна потянулись струйки крови. Алые капли падали на пол и расползались тонкими змеями по швам и бороздам меж камнями. Новая волна боли. Снова судорога. Якоб попытался улыбнуться королеве, но лицо его растянулось в жуткой гримасе, сверкнули красные от крови зубы, делая горбуна похожим на какого-то кошмарного клоуна.
Это невыносимо. И он еще хотел заставить Беатрисс пройти через это? Колдовство вытягивало жизнь из уродливого тела Карлика-Носа. Но магия лишь исполняла желание создателя. Молитвы, опечатавшие камеру, поймали волшебство в капкан. И поэтому ему приходилось пожирать само себя.
Извивающиеся змеи наполняли тьму, сторонясь луча света, проникающего сквозь единственное окошко. Маленькие копии той, что была заключена в треснувший флакон. Одна из тварей дотянулась до розы, цветущей на ладони Беатрисс и пожрала цветок. Одних сил Якоба не хватило бы для того, что должно было произойти. Обе магии вновь слились воедино.
- Скоро ты станешь свободной. Церковь не получит ни твоего тела, ни твоей души, – Из глаз горбуна, будто слезы, тоже засочилась кровь, и он стер ее тыльной стороной ладони, но лишь потому, что красная пелена мешала Якобу видеть прекрасное лицо Беатрисс.
- Я всегда любил тебя…. – Пальцы горбуна оставляли кровавые следы на нежной коже королевы. Он хотел ее на пороге боли, такую беззащитную и все же недоступную.
Нити оплетали камни стен и пола, растворяли гранит. Церковным барьерам не удержать это колдовство. Но все имеет свою цену. Так же, как сейчас платил за вечную любовь Якоб, королева тоже могла чего-то лишиться. Возможно, она поняла бы это не сразу, а, возможно, у нее ничего и не забрали бы.
Розы на подвижных бордовых стеблях проросли сквозь скелет, лежащий в углу. В каждой пустой глазнице расцвели чудесные цветы, пахнувшие шоколадом.
Стены задрожали, становясь прозрачнее самой тонкой органзы. За ними постепенно проявлялась улица, готовая к рассветному часу. То была дверь, ведущая на свободу. Сколько еще продержутся чары - не известно.

Отредактировано Jacob (2012-06-20 14:32:50)