Такой, настолько сильной подлости от того места, где Птиц проводил большую часть времени, он не ожидал, не предполагал и даже не думал о ней. Хотя стоило. Уже давно. С того самого момента, как ему удалось выпорхнуть из клетки. А в итоге опомнился о наличие диких зверей, которые вполне могли учуять его бывшую птичью натуру и напасть на него, только тогда, когда его окружила стая из семи волков в надежде полакомиться пернатым недоразумением. Впрочем, лакомиться там было нечем. Синька являлся худым, тощим мальчишкой, на котором мяса много не найдешь. Но голодные тварюги определенно об этом не догадывались, забавно скалясь на высокую фигуру в темном плаще с капюшоном, которой скрывал смуглое, для некоторых пугающее, черноглазое лицо, а так же уже поспешно вытащенный из своего родного убежища небольшой нож, не раз спасавший синеперому и его близким знакомым жизнь. Думалось, что без серьезных потерь спасет и в этот раз. Но как-то не сложилось. От навязчивых лесных сторожей Синька отбился. Те, поджав обрубки хвостов и забавно повизгивая, умчались обратно в свою каморку в глубине леса. Вокруг же пернатого были раскиданы мохнатые трофеи. Яркие капли крови медленно, не спеша впитывались в землю, боясь исчезнуть в ней навсегда. Хотя страшиться было нечего. Им легко нашлась замена, крупными каплями падающая на всю ту же землю с Синьки. Самый большой, упитанный алый ручей брал свое начало с изрядно покусанного правого плеча. Одному, самому крупному пегому волку удалось завалить птенца и вцепиться в него, первоначально желая перегрызть шею, тем самым убив пернатую жертву. В самый последний момент Синька успел с трудом отклониться и подставить плечо. В тот же миг в левый бог вцепился какой-то мелкий гаденыш. Неглубоко, конечно. Видно, зубки оказались еще не настолько большими, чтобы выдрать кусочек смуглого мяса, но урон все равно оказался ощутимым. Он же, в общем-то напоследок попытался лишить Синьку левой ноги, но был легко поднят целой рукой за шкирку и лишен ленивым отпиливанием хвоста. В итоге всей недолгой схватки Синий неплохо одаривал землю своим алым нектаром, что прежде лился по его венам.
Надо было уходить и срочно. Волки вполне могли вернуться на место преступления, почуяв обессиленную жертву. О, а прежде бойкая птаха сил сейчас не имела вовсе. Они в ускоренном темпе покидали его тело вместе с горячей кровью и орошали землю. В голову через виски, усиленно на них давя, пробивался неприятный гул. В глазах стайкой маленьких птиц, таких же черных, как и сами глаза пернатого, сгущались точки, не давая нормально осмотреть местность. Синька сделал пару неуверенных шагов вперед. Ноги, налившиеся колющим свинцом, отчего-то не желали повиноваться. А после и вовсе отказались нести раненое тело Цапли куда-либо. Если говорить по простому - они подогнулись, прекращая свое движение вместе с работой разума, который наконец обволокла спасительная, такая родная, как мать, тьма.

Кажется, снилось ему что-то приятно. Даже будучи без сознания, он глупо едва заметно улыбался своим воспоминания, что так ярко были видны на фоне всепоглощающей, такой родной тьмы, из которой он был создан сотню с лишним лет назад. Синька снова был той маленькой синей птичкой, что летала по такой огромной клетке в замке Царицы Ночи. Летал на перегонки со своими собратьями, весело курлыкал им песни, спорил у кого лучше получилась песня, кто выше взлетел и кто быстрее. Совершенно беззаботное и такое же безопасное детство, в которое усиленно хотелось вернуться. Из которого не хотелось выбираться даже тогда, когда что-то неизвестное начало усиленно бить его по клюву, а необычайно громкий девичий голос, доходящий до него словно через вату, неприятно резал уши. В тот же самый миг и прекратился его полет. Пернатое тело грузно упало на землю, ощущая каждым перышком ужасный холод и боль, которых вовсе не должно быть в клетке, где всегда царила теплая и светлая погода.
- Просыпайтесь, черновласый юноша, я все равно смогу вас разбудить! - сквозь противный гул Цапель наконец-то смог разобрать хоть какие-то слова.
- Я не спал, - вяло, заплетающимся языком ответил Синька. Не открывая глаз, чтобы не напугать юную особу, рискнувшую ему помочь, он с тихим шипением от боли в плече и боку уселся на земле и поспешно накинул капюшон, который бы скрыл его страшные глаза от девушки, трясущейся рукой и только тогда позволил себе осмотреть того, кто вырвал птаху из приятных воспоминаний. Рядом с ним пристроилась маленькая девчушка. Птиц мог бы дать ей лет пятнадцать от силы. Но более взрослый возраст выдавали чуть помутневшие голубые глаза.
"И что здесь забыла эта малышка? - птаха удивленно приподнял брови и поспешил ухватиться за край капюшона, который так усердно хотел стащить с растрепанной черной головы прохладный ветер. - Если уж меня потрепали волки, то что уж говорить о беззащитном ребенке. - Синька задумчиво провел по перевязанному плечу и так же удивленно посмотрел на бок, на котором крепко, так же как и на плече, держалась темная повязка, ранее однозначно служившая подол темного платья. -Когда она только успела? В любом случае, надо убираться. - птенец медленно повернул голову в ту сторону, куда, скуля, умчались крупные шавки, - Волки могут в любой момент вернуться."
С глухим рыком Цапля поднялся с холодной окровавленной его же кровью земли и тут же ухватился за плечо, которое получило наисильнейшее повреждение, едва качнувшись. Перед глазами вновь все поплыло в едином вихре черных и белых цветов. Тело вновь собиралось завалиться на пригретое место, но Синька попросту переступил с ноги на ноги, тем самым уходя от падения.
- Надо уходить, - прерывисто изрек птаха вполне очевидную вещь, смотря из-под опущенных век на маленькую спасительницу.

Длинная тирада девушки неприятно давила на шальную голову, которая норовила снова погрузить разум в родную тьму. Слова неохотно принимались и обрабатывались мозгом. Тем не менее, понять речь он смог, хоть это и стоило огромных усилий. Синьке оставалось лишь удивленно усмехнуться такой встречи и покорно отдаться в руки молодой травнице. Иного выбора попросту не было. Хотя, мысль о том, что придется иметь дело с человеком нисколько его не радовало. Нет, против людей птаха ничего не имел. С ним весело общаться, узнаешь много нового и порой от них можно было ожидать даже помощи. Но вот сейчас, когда ему, возможно, придется раздеваться перед травницей для обработки ран, хотелось залечь где-нибудь в глубинке, на излюбленном дереве, отдохнуть, подождать, когда укусы перестанут сильно беспокоить. Ведь эта малышка увидит и его перья на теле, и его страшные глаза. И, наверняка, как и все другие свидетели этих "украшений", назовет его в испуге монстром. Ему, конечно, не привыкать к таким репликам. Слышать их приходилось довольно часто. Только ленивый прохожий не называл двухметрового Цапеля с дьявольскими глазами монстром. Так застынет в ужасе, рот безмолвно откроет, пальцем укажет да и махнет рукой, мол и страшнее видали.
- Хорошо, веди, - Синька кивнул в знак согласия. А то мало ли, его тихий слабый голос могли и не услышать. И покорно стал ждать, когда девушка пристроится к нему под бок крепкой хваткой и поведет к своему убежищу. Тихо шикнув на прикосновения, птенец пошел вперед, стараясь идти в ногу с травницей. Она была куда меньше, чем птиц. Едва доставала ему до груди. И шаги у нее, соответственно были тоже небольшими. Так что, пташке с его длинными ногами приходилось подстраиваться под девушку. За дорогой он не следил. Расплывающийся взгляд черных глаз лениво цеплялся за окружающую обстановку, не желая оставлять в память хоть какие-то запоминающиеся символы.

Он не помнил, сколько прошло времени с тех пор, как они начали путь. Не помнил, по каким тропинкам они петляли. Не помнил, проронил ли кто из них хоть еще одно словечко. Звуки вечернего леса слились в один однообразный гул, который то стихал, то становился громче, неприятно сдавливая виски. Перед глазами гуляла какая-то белая пелена. И то ли это от колющей боли взгляд не желал возвращать миру прежнюю четкость, то ли всему виной был туман, гуляющий меж деревьев, обходящий кусты и укутывающий в свой прохладный неосязаемый плащ странную парочку - высокого темного дядю и маленькую малышку. И птахе по вполне понятным причинам сейчас такие мелочи были ни к чему. Они его не волновали. Моментально уничтожались гулом в голове, стоило им только появиться на пороге сознания, места в котором попросту не было. Все заполнила собой, словно толстушка, боль. Синька и не сразу-то сообразил, что прохлада леса больше не донимает его тихо дрожащее тело, а настойчивый туман, прежде мелькавший перед глазами, остался только в голове. Не сразу он понял, что его на стул усадили. Цапель всем своим сознанием все еще лежал там, в глубинке, терзаемый оголодавшими и соскучившимися по птичьим тушкам волками. А может, и кем-нибудь пострашнее. Сознание упорно умалчивало о всех тех, кто покусился на него в этом страшном бреду.
-Как вас называть? Я - Герда: в честь героини сказки. "Снежная королева" очень нравилась моей маме.
Отчаянная борьба, разыгравшаяся внутри Цапеля между бредом и разумом, была легко разрешена прозвучавшими словами. Птаха словно вынырнул из ужасно глубоко вязкого омута, что прежде затягивал его все глубже и глубже. Гул медленно утихал, оставляя после себя неприятное ощущение, схожее с тем, когда выныриваешь из воды. Комната четкой становиться не спешила, но хотя бы можно было выделит отдельные предметы. В частности, саму хозяйку, что-то делающей со шкафом. Детальнее не давал разглядеть все тот же расплывающийся взгляд. Хотя Цапелю и не очень-то и хотелось. Не до этого было.
- Можешь называть Синькой, - вяло пробормотал птаха, прикрывая глаза. От быстрых движений Герды вновь возвращалось страшное головокружение, - Или Цапелем, как удобнее.

- Когда более-менее придете в себя, выпейте. Даю вам честное слово, что это не яд. Простое кровоостанавливающее.
Синька как-то недоверчиво посмотрел на хозяйку дома из-под своего капюшона. Впрочем, лица Герды ему увидеть так и не довелось. Только короткие ножки, которые неспешно отходили от него. Нет, вот если бы девушка не заикнулась о яде, то он бы беспрекословно выпил до последней капли то, что сейчас не очень аппетитно стояло на столе. Теперь же рюмка помимо неприязни испытывала на себе жуткое недоверие. Птиц положил голову на стол, сильно сгорбившись, отчего стал похож на маленькую старушку с сорок третьим размером ноги, и припал носом к рюмке, пытаясь уловить, что в ней намешано. Принюхаться так и не удалось, потому что запах из рюмки начал перебивать "аромат", исходящей от рядом поставленной чашки. Цапель вновь проводил девушку все тем же недоверчивым взглядом и обратил свое внимание на чашку. От нее исходил довольно резкий и неприятный запах, пробивающийся до самого мозга, расшатывая и без того шальные мысли и медленно, но верно призывая себе на помощь головную боль. И жидкость в ней была такого же страшного болотного цвета, не внушающего доверия. Нос никак не желал различать отдельные запахи, отчего стало еще тоскливее. Хотя, выбирать не приходилось. Уйти куда-то он все равно уже не сможет по причине отсутствия сил. А сидеть в этой небольшой избушке вечно не разрешит и не позволит хозяйка сие жилища. Поэтому пришлось собрать всю свою волю и храбрость в кулак и залпом опустошить как чашку, так и рюмку. Горький неприятный привкус еще долгое время оставался во рту, вызывая желание хорошенько отплеваться, выпить всю имеющуюся в доме воду и выбежать на улицу, чтобы зачерпнуть ртом снег в надежде, что привкус исчезнет. Только рамки приличия не позволяли Цапелю так поступить. Ну, и опять же отсутствие сил. Синька лишь недовольно высунул язык с детским "бее", отчего стал напоминать маленького ребенка, принявшего невкусного лекарство.
- Есть что-то, что вы не едите или какая-нибудь аллергия?
- Ненафисшу мессо! - с высунутым языком проговорил Синька, на финальной ноте от души прикусив себе язык. Тихо поскулив над маленьким горем, повторил свою фразу, - Ненавижу мясо.

- Вы ведете себя как ребенок! Не так уж и противно!
Утверждение, сдобренное звонким смехом было верно. Даже два утверждения. Первое, что он ребенок, не смотря на почтительный возраст в размере сотни лет. Покинул Синька клетку во владениях Ночи будучи еще птенцом. Да с таким ребяческим характером и остался до сих пор без возможности как-то измениться или брать пример с взрослых людей. Некоторые человеческие черты ему попросту были непонятны. Например, лицемерие, вранье, мстительность и злорадство. Ведь куда легче было относиться ко всему проще, не вдаваясь в подробности жизни, не говоря лжи как другим, так и самому себе. Второе, что лекарство действительно могло быть и не таким отвратным, как изображал Цапель. Для человека, может быть, но для него, кто с рождения являлся зверем, и, у кого вкусовые рецепторы были более чувствительны, чем у кого-либо, своеобразное зелье все же являлось непереносимой гадостью, которое хотелось бы выплюнуть обратно и в рюмку, и в чашку. Птиц в ответ на смех над ним выдавил из себя только неуверенное "ха-ха". Нет, в другой бы ситуации он подхватил столь яркий смех и еще что-нибудь ляпнул, но пока что мозг отчаянно отказывался выдавать увеселительные фразы. Как впрочем, и предположительное будущее. О том, что Синька пришел сюда, дабы ему оказали помощь, он благополучно забыл. Поэтому команда "раздевайтесь" очень неприятно резанула по ушам, моментально отрезвляя пернатое недоразумение. Что-что, а раздеваться он не любил. И дело даже не в стеснении перед девушкой. Птиц вполне мог прогуляться голышом по деревне или городу (даже пришлось как-то это сделать), не испытывая каких-либо неудобств. Все портили любимые перья, жалкие остатки от прошлой жизни, которых так боялись люди. Хотя, черные глаза вселяли страх куда сильнее, чем темно-синий пух на руках, боку и спине.
- А раздеваться обязательно? - вопрос изначально был глупым и уж никак не мог спасти Птица от раздевания. Отрицательный ответ, нисколько его не утешил. Лишь вызвал печальный вздох. Черные глаза переместились на дверь. Вполне можно было попытаться доползти до выхода, а там уже примоститься на какое-то дерево и спокойно ждать, когда утихнет боль, вернуться силы и зарастут такие неприятные укусы. Хотя, это всегда успеется. Ведь Герда могла и спокойно отнестись к некоторым дефектам этого смуглого тела.
Прикрыв глаза, Цапель начал стянул с себя плащ, а уже после и темно-серую хлопковую рубаху, насквозь пропахшую его кровью. Впрочем, залита она была ею же.

Сегодня был день, а точнее вечер сплошного удивления. Что молодая травница имела счастье подивиться непростому поведению Птица, что сам столетний мальчишка не переставал удивляться. Он ожидал много. Писки, визги, омывание горячей водой из чайника, битье веником или шваброй, метание в него кухонными приборами или мебелью, разных криков и возгласов, нехороших слов, что режут уши, в конце концов, пинки прочь из дома. Но никак того, что его спокойно начнут перевязывать. Ему оставалось только дивиться, вздыхать и молча думать. То ли это времена изменились и людей уже ничем подобным не напугать, то ли это Герда не такая простая, как кажется на вид. И ведь даже не знаешь, какой вариант вероятнее всего. Оба одинаковы. Свои перья Синька уже давно никому не показывал, поэтому и не знал толком, как нынешние люди относятся к такому странному диву. Впрочем, и тот, и другой вариант Птицу нравились, ибо толком навредить не могли. Нет, могли конечно, только вот мальчишка сейчас совершенно не желал думать о плохом. И без того хлопот хватало. В количестве трех штук, если не больше.
Движения Герды оказались отточенными, словно ей каждый день приходилось вот так кого-то перевязывать. Хотя, кто мог в такую глушь зайти? Если только те, кто знали о ее способностях. Таковых, наверное, немного ввиду тех хищников, что бродят по лесу. От воспоминаний о волках Синьку знатно передернуло. "Нет! Ходить по земле теперь не стану. Только по деревьям прыгать! - в очередной раз зарекался Цапель, - И к волкам ни шагу!"
- Готово! - Птиц повернул голову в ту сторону, откуда послышался голос девчушки, - послушайте, вы надеетесь все время просидеть с закрытыми глазами? Есть тоже так будете?
Синька запоздало кивнул, толком не понимая, на что соглашался. Только с минуту позже до него дошло на какое предложение он кивнул. Есть с закрытыми глазами. Пф, несуразица какая-то. Так ведь можно и мимо рта промахнуться. А есть хотелось дико. И он все же открыл глаза, надеясь, что раз Герда не испугалась перьев, то и не испугается этих страшных очей.